Nós não somos nada, porque nesse tempo um certo homem, amado e respeitado por alguns de nós, e digo já o seu nome para vos poupar ao esforço da adivinhação, esse homem, que se chamou Miguel de Unamuno e era então reitor da Universidade de Salamanca, não um rapazinho da nossa idade, catorze, quinze anos, mas um venerável velho, septuagenário, de longa existência e longa obra, autor de livros tão celebrados como Del sentimiento trágico de la vida, La agonia del cristianismo, En torno al casticismo, La dignidad humana, e tantos outros que me dispensarão de dizer, esse homem, farol de inteligência, logo nos primeiros dias da guerra, deu a sua adesão à Junta Governativa de Burgos, exclamando, Salvemos a civilização ocidental, aqui me tendes, homens de Espanha, estes homens de Espanha eram os militares revoltosos e os mouros de Marrocos, e deu cinco mil pesetas do seu bolso a favor do que já então era chamado exército nacionalista espanhol, não me lembrando eu dos preços da época não sei quantos cartuchos se podiam comprar com cinco mil pesetas, e cometeu a crueldade moral de recomendar ao presidente Azana que se suicidasse, e poucas semanas depois fez outras não menos sonorosas declarações, A minha maior admiração, o meu maior respeito, vão para a mulher espanhola que conseguiu retardar que as hordas comunistas e socialistas tomassem há mais tempo conta de Espanha, e num arrebatado transporte clamou, Santas mulheres, ora, nós, portugueses, também não estávamos faltos de santas mulheres, dois exemplos bastam, a Marília da Conspiração, a ingénua da Revolução de Maio, se isto é santidade, agradeçam as mulheres espanholas a Unamuno, e as nossas portuguesas ao senhor Tomé Vieira e ao senhor Lopes Ribeiro, um dia gostaria de descer aos infernos para contar pela minha aritmética quantas santas mulheres lá estão, mas de Miguel de Unamuno, que nós admirávamos, ninguém ousa falar, é como uma ferida vergonhosa que se tapa, dele só se guardaram para edificação da posteridade aquelas palavras quase derradeiras suas com que respondeu ao general Milan d'Astray, o tal que gritou na mesma cidade de Salamanca, Viva la muerte, o senhor doutor Ricardo Reis não chegou a saber que palavras foram essas, paciência, a vida não pode chegar a tudo, a sua não chegou a tanto, mas olhe que por elas terem sido ditas é que alguns de nós ainda reconsiderámos a decisão que tínhamos tomado, em verdade direi que valeu a pena ter vivido Miguel de Unamuno o tempo suficiente para vislumbrar o seu erro, só para o vislumbrar, porque não o emendou por completo, ou por ter vivido pouco mais tempo, ou para proteger, com humana cobardia, a tranquilidade dos seus últimos dias, tudo é possível, então, no fim deste longo discurso, o que eu peço para nós é que espereis a nossa última palavra, ou a penúltima, se já nesse dia for suficiente a nossa lucidez e daqui até lá não tiverdes perdido a vossa, tenho dito.
Мы - ничто, потому что в это время некий человек, любимый и уважаемый многими из нас, сейчас, сейчас я назову его, чтобы вам не теряться в догадках, так вот, человек по имени Мигель де Унамуно, в ту пору бывший ректором Саламанкского университета, не юнец вроде нас тогдашних, четырнадцати-пятнадцатилетних, но почтенный старец на восьмом десятке, долго живший, много сделавший, сочинивший такие прославленные книги, как "Трагическое ощущение жизни людей и народов", "Агония христианства", "О человеческом достоинстве" и прочие, известные вам и без меня, совесть нации, светоч разума, путеводная звезда интеллигенции, в первые же дни войны выразил безоговорочную поддержку Бургосской Хунте, воскликнув: Спасем западную цивилизацию, я - с вами, мужи Испании, понимая под мужами Испании мятежных военных и марокканских мавров, и дал пять тысяч песет из своего кармана в пользу того, что уже стало называться испанской национальной армией, а я, не будучи в курсе тогдашних цен, не могу сообщить, сколько патронов можно было приобрести на эту сумму, и совершил - это уже опять про него - весьма жестокое в моральном отношении деяние, посоветовав президенту Асанье покончить с собой, и несколько недель спустя сделал несколько иных, не менее громозвучных заявлений вроде, например, такого: Выражаю величайшее восхищение и уважение испанской женщине, которая не дала ордам коммунистов и социалистов завладеть всей Испанией! - и в доходящем до экстаза восторге вскричал: Святые! - так что пусть испанки будут благодарны Унамуно, а наши португалки - сеньорам Томе Виейре и Лопесу Рибейро, и хотелось бы мне когда-нибудь спуститься в преисподнюю да подсчитать, сколько там обретается святых женщин, но про обожаемого нами Мигеля де Унамуно никто ничего сказать не решается, тая свои чувства, словно любострастную болячку, и для передачи благодарным потомкам мы сохранили только те его едва ли не предсмертные слова, которыми ответил он генералу Милану д'Астраю, тому самому, что крикнул в той же самой Саламанке: Да здравствует смерть! - и которых сеньору доктору Рикардо Рейсу узнать не доведется, что же делать, жизни на все хватить не может, вот и вашей, доктор, не хватило, но видите ли, какая штука - именно благодаря тому, что они, слова эти, все же были произнесены, кое-кто из нас переменил принятое некогда решение, истинно вам говорю: хорошо, что судьба отпустила дону Мигелю еще некий срок жизни, достаточный для того, чтобы успеть заметить свою ошибку, заметить, говорю, но не исправить, то ли потому, что хотелось пожить еще немного, то ли по извинительной человеческой слабости и трусливом желании сохранить покой последних своих дней, возможны и оба варианта, а в завершение длинной моей речи прошу лишь об одном - дождитесь последних наших слов, ну, или предпоследних, если не померкнет к этому времени наш разум, а вы не утеряете своего, благодарю за внимание.